господи, я просто слишком стар для этого дерьма!
название: can you feel...?
автор: ~JoJo~
пейринг: 2JUN
рейтинг: R (за немного мата)
жанр: romance, drama, angst
оправдания: бладиангст, алкогольные возлияния с Хичолем, страдания и несчастная любовь Ёна Чунхёна - вот за что автор извиняется.
ObsessionОн опускает голову и медленным, словно неуверенным движением прижимает руку ко рту. На ладонь натянут рукав узорчатого свитера, он смотрит прямо перед собой, чуть поверх необходимых очков.
Он стоит в аэропорту, в самом центре оживлённой толпы, и слушает, как сердце, тоже замедленно, словно неуверенно, бьётся. Медленно и громко.
В голове растекается жгучая пустота, память становится только тактильной: ухо обжигает воспоминанием слабого укуса.
И больше - ничего. Только этот укус, жгучий, как уксус.
Он отсчитывает восемнадцать ударов и опускает руку. Переводит взгляд на вторую, до побелевших косточек сжимающую телефон. Экран давно погас, аппаратик заблокирован. Жаль, что написанное ни заблокировать, ни стереть. Не изменить.
Глаза медленно закрываются, под веками появляется картинка: он выгибается назад, до хруста в позвоночнике, из горла вырывается фонтан крови, огромный - так даже японцы в аниме не рисуют. И кровь эта, испорченная, пропахшая чужим именем - всё не кончается, всё льётся вверх, падает тугими каплями, заливает глаза, и уже ничего не видно. Он рассматривает эту картинку внимательно, придирчиво, поправляет какие-то мелочи, чтобы было идеально. Но не думает. Не примеряет к себе. Теперь к нему это не имеет отношения, никакого. Теперь к нему ничего не имеет отношения.
Только укус - едкий и кислый, как уксус - ухо горит.
Он открывает глаза, убирает телефон в карман, стараясь на него не смотреть. Достаёт плеер, затыкает уши наушниками и садится на корточки. Строчки приходят сами собой, укладываются ровно, что кирпичи:
"Я до сих пор не могу забыть тебя,
До сих пор не могу во всё это поверить.
Даже сегодня я не могу просто отпустить тебя."
Строчки складываются сами собой, но не причиняют боли.
Боль будет потом, немного после. Когда пройдёт анестезирующий шок. Когда перестанут помогать и виски, и сигареты. И боль будет большой и нелепой. Он это знает. Достаёт из сумки потрёпанный блокнот, карандаш, записывает слова, хотя точно знает, что не забудет ни одного. Он понимает, что это ещё не всё, не вся песня. Но она случится вся, цельная и острая, как боль.
Он возвращается домой через три дня, он не помнит ни одной минуты из выступлений, экскурсий… даже название города, куда они летали - забывается.
Он бросает шмотки дома и пулей, плавной резиновой пулькой, вылетает из квартиры. Сейчас наступил тот момент, когда пора пить. Пить взахлёб, до истеричного смеха, первых попавшихся девок, ссор и драк. Пить на грани выживания.
В самолёте дописалось ещё несколько строчек.
"Я писатель, потерявший свою цель.
Что я должен написать в конце этой повести?
«Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя»
Я продолжаю писать эти три слова."
- Что с тобой, парень?
Их Величество Хичоль падает на диванчик рядом с Чунхёном и пытливо заглядывает в глаза. Ён молчит, только опрокидывает в себя очередную стопку. Хичоль внимательно пересчитывает пустые стопки на столе.
- Дружок, ты выжрал уже... четыреста пятьдесят грамм. Что стряслось?
Чунхён молчит, вялым, раскоординированным движением подзывает официантку и кивком головы указывает на стол. Она кивает и уходит.
- Хей, малой, так пить нельзя.
- Мне очень-очень надо.
Чунхён говорит тихо, путается в окончаниях, слабо облизывает губы. Хичоль хмурится, потом кладёт руку ему на плечо.
- Хуёво?
- Хуёво.
- Тёлка?
- Сердце.
Хичоль кивает, молчит до тех пор, пока на столе не появляются ещё две стопки.
- Милая, неси бутылку. Сама выбери, чего, но покрепче, лады?
Девушка кивает, Чунхён берёт стопку и выпивает. Вытирает рот рукавом. Хичоль хмыкает, опрокидывая свою стопку.
- Надо, так надо. Пить, так пить. Бросила?
- Отреклась.
Чунхён кивает, от этого движения у него кружится голова, он заваливается на бок и чувствует тошноту. Хичоль похлопывает его по плечу и прикуривает, кинув пачку на стол. Потом тянет младшего за рукав, возвращая в более-менее вертикальное положение.
- Куришь?
- Собираюсь начать.
- Вот и славно. Тебе не петь, так что на, кури. - Ким засовывает в безвольную руку Ёна сигарету, прикуривает себе вторую. - Ты кури, кури. А то так не пойдёт - сейчас выблюешь всё к чертям, и беспамятства тебе не видать.
Чунхён затягивается, он уже пробовал не раз: он знает, как что надо делать. Тогда, когда он пробовал курить - отчётливо понимал: не сейчас. Сейчас не нужно. Будет нужно потом.
Вот как теперь. От никотина действительно становится полегче, Хичоль разливает тёмную пахучую жидкость по стаканам, насыпает льда. Чунхён не думает. Выпивает, захлёбывается, ром идёт носом, Хичоль беззлобно смеётся.
С сигаретой и такой пьяный - Чунхён смотрится классно. Классно и очень жалко.
Чунхён теряет счёт времени и количеству выпитого, его всё же выполаскивает в туалете. Он пьёт холодную воду из-под крана, льёт её себе на голову - всё пытается заглушить ощущение поцелуя на ухе. Последнего поцелуя-укуса. Ничерта не выходит, он злится, злится вяло. Держась за стену, возвращается за столик и сразу выпивает целый стакан рома.
- Слушай, парень. Склей тёлку. Потрахайся нормально, полегчает. - Хичоль тоже уже не трезв, возле него сидят две модельки и хихикают между собой. - Хочешь, оду из этих отдам?
Чунхён, не соображающий ровным счётом ничего, пьяный почти до финиша, очумело кивает. Даже не смотрит на притихших девочек. Не думает.
Больно.
- Так, милая. - хён сам выбирает одну из своих девочек, ту, что пониже ростом и с грудью побольше. - Иди-ка вот с этим мальчиком и сделай ему хорошо.
- Он же пьяный до невминоза. - девочка кривит пухлые губки, но встаёт, демонстрируя длинные стройные ноги.
- А ты постарайся.
Хичоль хлопает её по круглой попе и она, вздохнув, тянет Чунхёна за руку. Клуб дорогущий, Чокоболл в другие и не ходит: за залом есть замечательный чиллаут, с диванчиком и плотно закрывающейся дверью.
Девочка попалась умелая, возбуждение, пусть и не сразу, тяжёлым камнем падает в живот. Чунхён закрывает глаза и не думает. Позволяет ей всё делать самой: расстегнуть на нём штаны, спустить на себе верх маленького платья, положить его ладони себе на грудь. Девочка хорошая, горячая, тоненькая и действительно умелая. Чунхён не открывает глаз, он думает над строчками своей песни.
Он кончает, девочка целует его влажно и слишком глубоко, застёгивает его штаны и поправляет пиджак. Улыбается и даже помогает выйти из маленькой комнаты.
Голова снова кружится, чувство непереносимого стыда хлещет краснотой на щёки. Чунхён не возвращается к Хичолю, обтёсывая углы и наталкиваясь на танцующих людей, выходит из клуба.
Достаёт телефон и смотрит на него, как на дохлое насекомое. С трудом находит в записной книжке нужный номер. Трубку берут не сразу.
- Соби... Забери меня... Я пьяный... в скотину...
- Ты с ума сошёл? Четыре утра! - Ёсоб сердится, ругается, но быстро меняет гнев на милость. - Где ты?
Чунхён усмехается.
- В аду.
Ёсоб бурчит, Чунхён с трудом вспоминает название клуба и обрывает связь. Садится на асфальт и сжимает голову руками. Хочется позвонить Хонгки. Просто позвонить Хонгки и пожаловаться. По привычке. И что бы он сказал? Нечего говорить. " -Бросила? - Отреклась".
Через какое-то время у клуба тормозит такси, из него вылетает Ёсоб в тёплой куртке прямо поверх пижамы. Он садится рядом с хёном на корточки. Морщит нос от запаха алкоголя.
- Что с тобой?
- Нажрался.
На улице холодно, почти зима, от морозного воздуха стало немного легче. Немного трезвее, а не легче.
- Это я вижу.
- Соби, мне так хуёво...
- И это я вижу.
Ёсоб поднимает голову к небу и молчит, опустив руки между коленей. Холодно.
- Поехали домой?
- Я не могу домой.
- И куда мне тебя? Чунхёна, я не успел одеть шапку, я простужусь. И ты простудишься. Надо поехать домой. Ты ляжешь спать, проспишься, а я тебе водички принесу и аспиринчика. И не буду издеваться, и никому не дам. А потом ты мне всё расскажешь.
Чунхён пьяно смеётся - и откуда малыш Соби умеет так правильно разговаривать с алкоголиками в пик кризиса? Он не хочет домой. Не хочет. Но встаёт, опирается на младшего и позволяет затолкать себя в такси.
- Я песню написал.
Ёсоб хмыкает, показывая, что готов слушать. Чунхён, путаясь в словах, с четвёртого раза, зачитывает ровные, ритмичные строчки. Ёсоб молчит. Сказать ему нечего.
- Выдуманная история...
Ёсоб не понимает, о ком это всё. Чунхён - знатный бабник, девок у него, как маек. И про каждую Ёсоб знал. Всегда знал. Но среди всех он не может вспомнить ни одной, заслуживающей таких слов. Он молчит.
Чунхён молчит тоже, откинув голову на спинку заднего сиденья, сцепив руки в нервный замок. Только нестройно и едва слышно что-то напевает. Такси останавливается у общаги.
- Соби... Уложи меня в кладовке. И не пускай ко мне Лидера.
Соби тоже уверен, что Лидер порвёт его за такую пьянку и соглашается.
Лидер за пьянку не убивает, за снесённую полку в ванной - тоже. Лидер не убивает вообще, разве что равнодушным и чуть презрительным взглядом меряет.
Чунхён подрывается с пола, на котором спал, плюёт на зверскую головную боль. Встаёт, долго тупит в гардеробной, пытаясь врубиться, что это и на какое место это всё одевают. Подумал. Врубился. Взял майку, футболку, рубашку, толстовку, безрукавку, узкие джинсы, широкие джинсы, шапку, кепку и шарф. С этой кучей на руках, с таким видом, словно он несёт невесту, Ён Чунхён следует в ванную, хлопает дверью, шумит водой и снова гремит злосчастной полкой.
Ёсоб, как самый старший (в чём он уверен стопроцентно) в этом балагане, старается не нервничать, а то вон как папочка Юн распсиховался: с виду-то и не скажешь, сидит себе, в чашке растворимый кофе перемешивает. Полбанки кофе. Без воды. Гранулки противно скребут о стенки чашки, Дуджун смотрит куда-то вниз. Только щёки подрагивают, словно он изо всех сил стискивает зубы. Ёсобу откровенно не нравится то, что происходит.
По мнению Соби, у Чунхёна очень сильна энергетика. Очень сильное внутренне "я". И когда этому "я" наступает вот такой "пиздец" - плохо абсолютно всем.
- Слушай, хён... Раз уж выходной... Пошли, погуляем? Хён!
Дуджун вздрагивает, словно его застали за каким-то непотребством, отодвигает чашку, приглаживает свои баки, встаёт и рассеянно кивает.
- Да-да. Пошли, да.
Ёсоб мысленно прикрывает глаза рукой и тоже встаёт. Но не успевает он сделать и шагу, как из ванной выходит Ён, во всех взятых в гардеробной одёжках, ну вот точно во всех. Ни на кого не смотрит, уходит в комнату, чем-то там тоже гремит, тихо ругается. Потом ругается громко и уже на Донуни, раздаётся грохот падающей стопки дисков. Ёсоб ждёт, чем это закончится, Дуджун нервничает ещё больше: сжимает кулаки и дышит слишком шумно и размеренно. Через несколько минут нарушитель спокойствия пролетает мимо них, останавливается в прихожей. Ёсоб подходит, прислоняется плечом к стене и скрещивает руки на груди.
- И куда ты собрался, такой красивый, а, хён?
- Я не знаю, Соби. Я.. Я не могу тут. Я поживу недельку... у кого-нибудь.
Рядом с сидящим на корточках Чунхёном стоит его безразмерный рюкзак, из него торчит провод от ноута. Чунхён старательно завязывает шнурки на кедах.
- А работа?
- Так каникулы. А потом я буду ходить... куда там, на студию, на записи...
Ёсоб вздыхает и не спорит. Потому что чунхёнов "пиздец" с такого расстояния чувствуется очень хорошо.
- Хорошо. Я буду тебе писать, что у нас там с расписанием. И не пей много, пожалуйста. У нас на той неделе съёмки, надо выглядеть по-человечески.
- Не буду. - Чунхён встаёт, надевает рюкзак, выглядит по-идиотски. - Не волнуйся.
- Не буду. - Ёсоб улыбается вяло, - И ты вообще, это... береги себя, хорошо? Захочешь поговорить - звони.
Чунхён кивает, потом, секунду подумав, глупо кланяется, виновато смотрит и уходит.
- И куда это ушло?
- Я не знаю, Дуджун-а. Ты бы поговорил с ним, ты, как-никак, старший. Ему же наверняка поговорить хочется.
Чунхёну не хочется говорить. Не хочется произносить ни одного слова, желательно - никогда. Он идёт по морозной, уже совсем зимней улице, зацепив большие пальцы за лямки рюкзака, и мучительно не думает.
Больно.
Он гуляет до тех пор, пока не замерзает окончательно, заходит в первую попавшуюся кофейню и забивается за самый дальний столик. Тут же о себе напоминает сушняк, головная боль и недосып.
Ему не хочется никого видеть, говорить с кем-либо представляется пыткой. Ухо всё так же зудит воспоминанием. Это злит, злит сильно. Он чувствует себя слабаком, обиженным, брошенным и абсолютно пустым. Он делает над собой усилие, заказывает минералки без газа, крепкого кофе с перцем и пачку сигарет. Он выглядит глупо, так глупо, что даже официант на него странно косится. За то его не узнают. Он надеется. Он долго роется в рюкзаке, находит аспирин и ещё какие-то таблетки, которые наспех схватил в домашней аптечке.
Таблетки немого помогают, а, быть может, он просто забывает, что голова болела.
Он сидит так до позднего вечера, старательно превращаясь в большое и бесцветное ничто. Он помнит всё. Каждую минуту, каждое слово, каждое прикосновение. Помнит, как неохотно, даже со страхом, забивал свою гордость, плевал на свои привычки и принципы - чтобы быть с.
Он в деталях, до каждого уголочка и пробела, помнит смс, пришедшую в аэропорту. Он знает, что начал умирать.
Потом он встаёт, расплачивается за кофе и сигареты, звонит кому-то из приятелей. Приходит в незнакомый дом, его взгляд заставляет хозяина смолчать любые вопросы. Чунхён раздевается, ложится лицом в подушку и засыпает без снов.
~***~
Дуджун слушает хлопок входной двери и с ужасом понимает, что сейчас в гостиную вернётся Ёсоб, и нужно будет разговаривать. Нужно будет как-то отговариваться.
- Какого чёрта, хотел бы я знать, эта алкашня буянит с самого утра? - Донун зевает, выходя из спальни. - Все диски разворошил, бардак навёл просто феерический. От него так алкоголем пахнет - ему бы спать сутки. Чего его подняло?
Донун вопросительно смотрит на Лидера. Вернувшийся Ёсоб идёт к раковине, наливает себе воды и тоже смотрит.
- Откуда я знаю? Я ему что, мамочка?! Если у него истерики и депрессии - допытывайтесь до него, ясно?
Истерики и депрессии. Истерики. У Ёна Чунхёна. Истерики. Эта мысль выбивает Дуджуна из колеи. Сколько не было неудач, падений и провалов в жизни рэпера - Дуджун знает - он никогда не истерил. Никогда не терял себя. Никогда не позволял окружающим беспокоиться за него. Ни одна девка не доводила его до такого состояния. Да и настолько пьяным, как этой ночью, Дуджун его не видел. Настолько пьяным, чтобы выдирать Ёсоба из постели.
Дуджуну решительно не нравится. Не нравится, он не доволен, он не одобряет подобного поведения. Но и лезть с расспросами и утешениями - он не собирается. Не может. Не посмеет. Потому что знает - не нужно. Нельзя. Убьёт. Как табличка на электрощите.
Хлопок двери эхом отдаётся во в миг опустевшей голове.
Донун фыркает, вздёрнув красивый носик повыше, и пафосно удаляется. Как от предателя. Как от труса и слабака. Ёсоб спокойно наливает себе второй стакан, выпивает половину. Ставит стакан на полку, вытирает руки полотенцем, залезает босой ногой в слетевший тапок и идёт к спальне. Останавливается возле Лидера на какую-то секунду.
- Хреновый ты друг, Дуджун. Совсем хреновый.
Ёсоб даже похлопывает застывшего Юна по плечу, разочарованно кивает и оставляет его наедине с собой.
Хреновый друг. Хреновый. Ну да, есть дело. Но он и не был другом. Сначала приятельствовали, просто работали вместе. А потом приключилась просто невыносимая хрень, с Ёном Чунхёном в главной роли. И стало не до дружбы.
Дуджун долго-долго смотрит в стену. Он не думает ни о чём, только сжимает кулаки и еле слышно говорит себе "Не спрошу. Не спрошу. Не спрошу. Не позвоню. Сам справится. Он сильный. Он сильный. Он сможет."
А потом Дуджун встаёт, придирчиво выбирает одежду, одевает её аккуратно до крайности, причёсывается, шнурует кеды и выходит. Потому что вот-вот должен проснуться Хёнсын, и разговоров с этим космическим созданием он точно не вынесет. Потому что у Джанг Хёнсына есть просто отвратительная черта - знать про Дуджуна абсолютно всё. Наверняка, он даже был в курсе той невыразимой хернищи, с Ёном Чунхёном в главной роли. Хорошо хоть, никогда не треплется по поводу своих знаний.
Дуджун выходит в морозный день, закашливается от слишком большого глотка воздуха. Натягивает рукава свитера на ладони, ладони прячет в карманы и идёт, куда глаза глядят. Холодно, пора покупать новую шапку. Холодно.
Чёртовы каникулы.
Дуджун идёт, бездумно сворачивая на очередную безлюдную улочку. Дуджун всё уговаривает себя, запрещает себе, сжимает в кармане мобильный телефон. Нет. Нельзя. Станет только хуже, если он полезет со своей неуместной заботой. Хотя заботиться хочется, помочь хоть чем-то, успокоить, выслушать, выпить вместе. Помочь он не сможет. Кто угодно, только не он. От этого делается и паршиво, и легко. Лёгкость обозначена трусостью, Дуджун это понимает. Но то, что он - хреновый друг, позволяет не тратить лишних нервов, не молчать тягостно и не чувствовать себя такой последней сукой, что жить никак. Он и так чувствует себя сукой, и без чунхёновых упрёков - сыт по горло.
Так что звонить он не будет. Будет просто молчать, ограничится простым рабочим "привет, как дела, неплохо, завтра в девять". Если, конечно, Ён Чунхён не сдохнет.
Удивительно даже, что этот серьёзный, спокойный и твёрдый парень так слетел с катушек. Из-за какой-то любви. Не верится даже, что он так любить может.
Чёртовы каникулы!
~***~
Чунхён не приходит домой уже третий день. Спать почти не получается, без дозы алкоголя - глаз вообще не закрыть. Именно поэтому он снова сидит в клубе, очередном любимом месте Хичоля. Народу мало, всё же будний день. Знакомых тоже мало, тех, кого хочется к себе подпустить - и того меньше. Чунхён не мелочится, заказывает бутылку текилы. Текила всегда действовала на него убойно. Не думать. Думать - нельзя. Думать = сдохнуть.
Думать = сдохнуть, Чунхён пьёт текилу почти как воду, не чувствует вкуса. Курит, курит не в затяг - ради факта и тошнотворного запаха. Текила вливается в кровь весёлой, горячей волной, он не думает, когда шлёпает проходящую мимо девушку по заднице. Не думает, когда получает пощёчину. Не думает, когда отпускает какой-то скабрёзный комплимент другой, насквозь искусственной куколке. Не думает, когда куколка садится ему на колени, не думает, когда целует её прямо там, за столиком. И когда приходит Хичоль, и одобрительно хмыкает, сев рядом - не думает. Не думает, не думает, даже о своей песне.
Собирается народ, все шумят, Хичоль и кто-то ещё делают ставки, трахнет Чунхён эту девочку вот тут, или всё-таки утащит в туалет. Текила шумит в голове, горячит кровь, Чунхёна захватывает какой-то безумный азарт. Хотят зрелища? Будет им зрелище, да такое, что порнуха отдохнёт. Девочка смеётся, извивается, как уж, под его руками, хватает со стола бутылку и, подняв руку, льёт из горла ему в рот. Шум нарастает, музыка грохочет, вокруг собирается толпа. А что такого? Что такого, чтобы опуститься в чужих глазах вот так? И ещё ниже, низости нет предела. Что ему терять.
Чунхён уже вовсю шарит руками под прозрачной шёлковой кофточкой, улыбается дико и пьяно облизывается. Он уже готов на всё. Он уже пьян чертовски, ему весело и ужасно хочется.
" Я буду переписывать снова и снова, наша история не закончится.
Я похороню реальность, что просачивается через мою кожу.
Перепишу ещё раз, начиная с момента, когда мы счастливо улыбались.
На фоне в маленькой комнате без выхода - ты, не оставивший меня."
Чунхёна словно бьёт потдых, он закашливается очередным глотком текилы, окружающие ничего не понимают и смеются. Понимает девочка. Замирает, присматривается к нему и брезгливо морщит носик. Он не замечает, как она стекает с его коленей. Шум клуба приглушается и в этом вязком звуковом месиве так отчётливо звучит её "плакса".
Плакса?
Чунхён с трудом поднимает руки к щекам. Мокро. Он не плачет, он никогда не плачет, если он не на сцене. Или если к нему не приходит песня.
Эти строчки, эхом отозвавшись в голове, бьют ещё раз, больнее, он сгибается пополам и сжимает виски руками.
- Ты чего? Тошнит?
- Тебе плохо?
- Девка слишком горячая попалась?
- Да мал он ещё для таких ципочек!
- Иди ко мне, детка, я намного круче!
Чунхён не слышит. Не слышит.
«Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя»
Я продолжаю писать эти три слова."
- Эй, ты там жив?
Хичоль что-то делает, и голоса стихают. Только музыка молотом бьёт по ушам. Чунхён чувствует руку на своём плече.
- Жив?
- "Всё заново. В выдуманной, выдуманной истории. Выдуманной."
- Это песня?
- Это больно.
Хичоль молчит. Он всегда знает про Чунхёна абсолютно всё, спрашивает, чаще всего, из вежливости. Кому понравится быть открытой книгой для кого-то. Чунхён чувствует три ритмичных хлопка между лопаток.
- Выпрямись. Покури. Выпрямись, мать твою, Чунхён! Не будь жалкой девкой!
Чунхёну плевать, кто он там сейчас: блядь, алкоголик, девка, плакса. Песня стучит в голове, он слышит мотив и голос Ёсоба, поющий его собственную, личную боль. Но он выпрямляется, не открывая глаз, откидывает голову на спинку дивана и перехватывает сигарету, тычущуюся ему в ладонь. Затягивается смачно и влажно. Хичоль на кого-то цыкает, за столиком не остаётся совсем никого, кроме них двоих.
Хичоль ждёт, пока Чунхён докурит до конца.
- Почему ты не пойдёшь к ней? Почему не скажешь, что тебе плохо без неё? Почему ты ведёшь себя, как хренов слабак?! Девочки любят настоящих мужиков, к такой тряпке ни одна дура не вернётся.
- Так и так не вернётся.
- Ты спрашивал?
- Я знаю.
- Ну и как тебе, - после небольшой паузы спрашивает Хичоль, - круто себя жалеть и страдать?
Чунхён открывает глаза и смотрит на хёна, пристально и как-то забито. Ему очень хочется, чтобы хён замолчал. Но хён не молчит.
- Сначала я думал, что у тебя очередное "горе", полезное только для жалких песенок. Так, встряска. Но раз уж всё так серьёзно, что ты сам не свой, так чего ты тут торчишь? Ори у неё под окнами, заваливай смсками. Да борись ты как угодно, чёрт тебя подери, а не сопли по щекам мажь! Стыдно.
- Это бесполезно.
- Стоять.
Хичоль хватает Чунхёна за рукав, когда тот намеревается свалить от этого разговора.
- Я не хочу говорить об этом.
- Окей. Не будем. Но сейчас ты никуда не пойдёшь. Мне без тебя будет скучно.
Хичоль кривляется, откидывается на спинку, закидывает ногу на ногу. И Чунхён со всем смиряется.
~***~
Дуджун с трудом находит себе место. Где Ён, что с Ёном, как он, да и жив ли вообще - Дуджун не знает. Жив, конечно, жив. Но большей информации Ёсоб, ответственный за связь с Чунхёном, не выдаёт.
Дуджун прекрасно понимает, что виноват. Виноват зверски, непростительно виноват перед Чунхёном. За всю вот эту хуйбалу. Но раз уж он принял решение - не отречётся. Он много думал, решение было взвешенным, осознанным, далось с трудом. Отступать от него теперь нельзя. Да и поздно. Чунхён - сильный. Он сам справится.
Чёртовы каникулы заканчиваются, Дуджун едет в офис на обсуждение расписания, потом в тренировочный зал. Чунхён должен приехать.
Но Чунхён не приезжает.
У самого Дуджуна кончаются все силы в один миг. Он тоже человек. Он тоже устал. И болеть может и у него тоже. Он злится на то, что этого никто не понимает. Его Ёсоб переметнулся на ёнову сторону, Донун постоянно нос воротит, а от Хёнсына и Киквана он бегает, как от полиции. Не по душе ему такие правдорубы, как Сынни. Вот сейчас - не по душе.
Вся эта херня, в главной роли которой выступал Ён Чунхён, не выходит из памяти, не даёт нормально сосредоточиться на работе. Даже сердиться сил не остаётся.
Отменив тренировку, Дуджун ловит такси и уезжает на окраину города. В то место, где началась его тоска. Где началась его ошибка. Где начался весь этот апокалипсис. Дуджун хочет просто разобраться. Просто понять. Просто отдохнуть.
~***~
Чунхён просыпается в шесть утра в общаге СуДжу, на застеленной чужой кровати, в уличной одежде. Накануне выпил не так уж много, не творил херни и даже почти не курил. Голова почти ясная. Он пьёт воду на кухне, тихо находит свою обувь, одевает и осторожно прикрывает за собой входную дверь.
Песня складывается в цельную, полную и завершённую. Он идёт по серому морозному городу, повторяет про себя строчку за строчкой, раз за разом.
С тем, что убивает - нужно прощаться. Прощаться нужно так, чтобы тебя услышали. Услышать должны там, где всё началось. Он так решил.
В конце концов, он сам не ожидал, что попадёт так сильно. И любить в ответ с той же силой - никто не обязан. Это его выбор, пусть и неосознанный - вот так накрепко попасть в зависимость от другого человека.
Зависимость.
Ён Чунхён ненавидит зависимости, ненавидит себя слабым и уже почти ненавидит алкоголь. Он садится в автобус, пересаживается три раза - нужное место находится на другом конце города. Пока он едет, аккуратно записывает текст песни начисто. Не оставляет никаких комментариев, только дату.
Этот отельчик когда-то сосватал всё тот же Хичоль. Отельчик маленький, но дорогой, хоть и не очень комфортный, простенький. И давно зарекомендовавший себя, как самое надёжное место для свиданий айдолов. В этом самом отеле, в номере с циферкой "17" на каштановой двери, Ён Чунхён собирается попрощаться с тем, что его убивает.
- Здравствуйте. Я хочу взять семнадцатый номер.
Портье, никогда не всматривавшийся в лица постояльцев, пролистал журнал.
- Сожалею, но он занят.
Ён Чунхён ненавидит грёбаные обстоятельства. Когда что-то мешает осуществить задуманное. Он злится, злится сильно. Поправляет шарф, закрывающий половину лица, и разворачивается.
- Семнадцатый номер занят тем, с кем Вы раньше его посещали. - тихо добавляет портье и снова возвращается к своим делам.
Чунхён ничего не говорит, он со скоростью света взлетает по пологой лестнице на второй этаж, пробегает коридор и останавливается у заветной двери, словно на стену напоровшись.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Листок с текстом сжимается в сухой ладони.
Дверь не заперта, он входит в знакомый до боли номер.
На застеленной бежевым покрывалом кровати лежит Юн Дуджун. Лежит на животе, у самого края, повернув голову и вытянув руку на пустую половину кровати. Дуджун не слышит шагов, или делает вид, что не слышит.
Чунхён просто подходит и ложится рядом, тоже на живот, отодвинув чужую руку. Дуджун жмурится и молчит, так и не посмотрев Чунхёну в глаза.
- Привет.
Молчание страшное, напряжённое, но больше не злое, как все эти дни. Острое.
- Поздоровайся со мной.
- Привет.
Дуджун не открывает глаза и подтягивает руку ближе к себе, чтобы ненароком не коснуться.
- Что ты тут делаешь?
- Думаю.
- О чём?
Дуджун шумно вздыхает и открывает глаза. Между их лицами каких-то тридцать сантиметров, не больше.
- О нас.
Теперь жмурится Чунхён, закусывает губу. В той руке, что дальше от Дуджуна, всё ещё смят листок с песней.
- "Больше нет, и не будет никаких "нас". Это было ошибкой, надеюсь, ты меня поймёшь. И не говори со мной об этом - мне не интересно". Вот что ты написал. Я прочитал это всего один раз, но очень хорошо запомнил.
Чунхён бьёт. Бьёт хлёстко и больно каждым цитируемым словом. Дуджун молчит.
- Это было ошибкой.
- Тогда почему ты тут?
- А ты?
- А я не отрекался.
Дуджун больше не отводит взгляд, он смотрит прямо в глаза и злится. На себя. Слабака и придурка.
- Прости меня.
- Не могу.
- Прости меня.
Чунхён поднимает руку к подушке.
- Возьми меня за руку.
И Дуджун берёт, берёт боязливо и едва касаясь, словно прокажённого. Чунхён чувствует, что не доживёт до вечера. Не выживет. Не сможет. Это был его выбор - не отрекаться в ответ и любить.
- Ты меня любил? Хоть одну минуту - любил?
- Любил, большой ты идиот. И ничерта не изменилось.
- Тогда какого чёрта?
Чунхёну хочется вскочить, схватить его за грудки, дать по этой грустной роже со всей дури. Но он просто ждёт, требовательно глядя в глаза.
- Потому что... - рука в чунхёновой ладони дёргается, пытаясь освободиться и Чунхён не держит. Но рука остаётся. Дуджун продолжает очень тихо, на грани шёпота. - потому что это провал. Потому что мы не можем так. Не можем быть вместе. Это просто бред сумасшедшего и слишком тяжело. Тяжело не иметь возможности быть вместе даже дома. Я устал.
Чунхён пытается это пережить. Переварить. Осознать. Выходит кривой ухмылкой и он сам убирает свою руку.
- Отдохнул? Стало легче?
- Нет.
- Ты сука, Дуджун. Отвратительная трусливая сука.
"И этих строчек ты не стоишь" - мысленно добавляет Чунхён. Ему становится противно. Противно и очень тоскливо.
Дуджун молчит, глядя чуть мимо чунхёнового виска. Молчит долго, муторно. Потом вдруг хватает Чунхёна за руку, быстрым движением переплетает свои пальцы с его, и несильно дёргает на себя.
- Прости меня.
- Нет. Я не могу. Не выходит.
Чунхён хочет встать и уйти. Любить парня – на здоровье. Любить своего Лидера - пожалуйста. Любить придурка и кретина - сколько угодно. Но любить предателя - это слишком.
- Пожалуйста.
- Не хочу.
Врёт. Врёт нагло и неумело. Хочет, до дрожи хочет, он никогда ничего так не хотел. Но гордость и обида не позволяют.
Дуджун щурится, потом, не отпуская его руки, приподнимается, переворачивает Чунхёна на спину и ложится прямо сверху. Тот молчит, не сопротивляется. Ждёт помощи. Прощение - слишком большое дело для маленького и слабого него. Он сам не справится. Выжить в условиях внутренней ядерной войны - пожалуйста. Но простить предательство - нет, не под силу.
- Привет.
Чунхён молчит.
- Поздоровайся со мной.
- Привет.
- Я без тебя не могу. И не смогу, я отказываюсь быть без тебя.
Чунхён молчит, куртка очень неудобно перекрутилась и шарф сбился. Но он не делает ни одного движения.
- Не могу. Не выходит. Стараюсь, и не могу. И печень моя тебя не простит, и лёгкие не простят.
Чунхён договаривает, поднимает голову и целует. Потом резко прерывает поцелуй, поворачивает голову, подставляя под губы зудящее воспоминанием ухо.
И сжимает в кулаке текст вымученной, полупьяной, очень откровенной песни о самой идиотской любви.
OWARI
автор: ~JoJo~
пейринг: 2JUN
рейтинг: R (за немного мата)
жанр: romance, drama, angst
оправдания: бладиангст, алкогольные возлияния с Хичолем, страдания и несчастная любовь Ёна Чунхёна - вот за что автор извиняется.
ObsessionОн опускает голову и медленным, словно неуверенным движением прижимает руку ко рту. На ладонь натянут рукав узорчатого свитера, он смотрит прямо перед собой, чуть поверх необходимых очков.
Он стоит в аэропорту, в самом центре оживлённой толпы, и слушает, как сердце, тоже замедленно, словно неуверенно, бьётся. Медленно и громко.
В голове растекается жгучая пустота, память становится только тактильной: ухо обжигает воспоминанием слабого укуса.
И больше - ничего. Только этот укус, жгучий, как уксус.
Он отсчитывает восемнадцать ударов и опускает руку. Переводит взгляд на вторую, до побелевших косточек сжимающую телефон. Экран давно погас, аппаратик заблокирован. Жаль, что написанное ни заблокировать, ни стереть. Не изменить.
Глаза медленно закрываются, под веками появляется картинка: он выгибается назад, до хруста в позвоночнике, из горла вырывается фонтан крови, огромный - так даже японцы в аниме не рисуют. И кровь эта, испорченная, пропахшая чужим именем - всё не кончается, всё льётся вверх, падает тугими каплями, заливает глаза, и уже ничего не видно. Он рассматривает эту картинку внимательно, придирчиво, поправляет какие-то мелочи, чтобы было идеально. Но не думает. Не примеряет к себе. Теперь к нему это не имеет отношения, никакого. Теперь к нему ничего не имеет отношения.
Только укус - едкий и кислый, как уксус - ухо горит.
Он открывает глаза, убирает телефон в карман, стараясь на него не смотреть. Достаёт плеер, затыкает уши наушниками и садится на корточки. Строчки приходят сами собой, укладываются ровно, что кирпичи:
"Я до сих пор не могу забыть тебя,
До сих пор не могу во всё это поверить.
Даже сегодня я не могу просто отпустить тебя."
Строчки складываются сами собой, но не причиняют боли.
Боль будет потом, немного после. Когда пройдёт анестезирующий шок. Когда перестанут помогать и виски, и сигареты. И боль будет большой и нелепой. Он это знает. Достаёт из сумки потрёпанный блокнот, карандаш, записывает слова, хотя точно знает, что не забудет ни одного. Он понимает, что это ещё не всё, не вся песня. Но она случится вся, цельная и острая, как боль.
Он возвращается домой через три дня, он не помнит ни одной минуты из выступлений, экскурсий… даже название города, куда они летали - забывается.
Он бросает шмотки дома и пулей, плавной резиновой пулькой, вылетает из квартиры. Сейчас наступил тот момент, когда пора пить. Пить взахлёб, до истеричного смеха, первых попавшихся девок, ссор и драк. Пить на грани выживания.
В самолёте дописалось ещё несколько строчек.
"Я писатель, потерявший свою цель.
Что я должен написать в конце этой повести?
«Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя»
Я продолжаю писать эти три слова."
- Что с тобой, парень?
Их Величество Хичоль падает на диванчик рядом с Чунхёном и пытливо заглядывает в глаза. Ён молчит, только опрокидывает в себя очередную стопку. Хичоль внимательно пересчитывает пустые стопки на столе.
- Дружок, ты выжрал уже... четыреста пятьдесят грамм. Что стряслось?
Чунхён молчит, вялым, раскоординированным движением подзывает официантку и кивком головы указывает на стол. Она кивает и уходит.
- Хей, малой, так пить нельзя.
- Мне очень-очень надо.
Чунхён говорит тихо, путается в окончаниях, слабо облизывает губы. Хичоль хмурится, потом кладёт руку ему на плечо.
- Хуёво?
- Хуёво.
- Тёлка?
- Сердце.
Хичоль кивает, молчит до тех пор, пока на столе не появляются ещё две стопки.
- Милая, неси бутылку. Сама выбери, чего, но покрепче, лады?
Девушка кивает, Чунхён берёт стопку и выпивает. Вытирает рот рукавом. Хичоль хмыкает, опрокидывая свою стопку.
- Надо, так надо. Пить, так пить. Бросила?
- Отреклась.
Чунхён кивает, от этого движения у него кружится голова, он заваливается на бок и чувствует тошноту. Хичоль похлопывает его по плечу и прикуривает, кинув пачку на стол. Потом тянет младшего за рукав, возвращая в более-менее вертикальное положение.
- Куришь?
- Собираюсь начать.
- Вот и славно. Тебе не петь, так что на, кури. - Ким засовывает в безвольную руку Ёна сигарету, прикуривает себе вторую. - Ты кури, кури. А то так не пойдёт - сейчас выблюешь всё к чертям, и беспамятства тебе не видать.
Чунхён затягивается, он уже пробовал не раз: он знает, как что надо делать. Тогда, когда он пробовал курить - отчётливо понимал: не сейчас. Сейчас не нужно. Будет нужно потом.
Вот как теперь. От никотина действительно становится полегче, Хичоль разливает тёмную пахучую жидкость по стаканам, насыпает льда. Чунхён не думает. Выпивает, захлёбывается, ром идёт носом, Хичоль беззлобно смеётся.
С сигаретой и такой пьяный - Чунхён смотрится классно. Классно и очень жалко.
Чунхён теряет счёт времени и количеству выпитого, его всё же выполаскивает в туалете. Он пьёт холодную воду из-под крана, льёт её себе на голову - всё пытается заглушить ощущение поцелуя на ухе. Последнего поцелуя-укуса. Ничерта не выходит, он злится, злится вяло. Держась за стену, возвращается за столик и сразу выпивает целый стакан рома.
- Слушай, парень. Склей тёлку. Потрахайся нормально, полегчает. - Хичоль тоже уже не трезв, возле него сидят две модельки и хихикают между собой. - Хочешь, оду из этих отдам?
Чунхён, не соображающий ровным счётом ничего, пьяный почти до финиша, очумело кивает. Даже не смотрит на притихших девочек. Не думает.
Больно.
- Так, милая. - хён сам выбирает одну из своих девочек, ту, что пониже ростом и с грудью побольше. - Иди-ка вот с этим мальчиком и сделай ему хорошо.
- Он же пьяный до невминоза. - девочка кривит пухлые губки, но встаёт, демонстрируя длинные стройные ноги.
- А ты постарайся.
Хичоль хлопает её по круглой попе и она, вздохнув, тянет Чунхёна за руку. Клуб дорогущий, Чокоболл в другие и не ходит: за залом есть замечательный чиллаут, с диванчиком и плотно закрывающейся дверью.
Девочка попалась умелая, возбуждение, пусть и не сразу, тяжёлым камнем падает в живот. Чунхён закрывает глаза и не думает. Позволяет ей всё делать самой: расстегнуть на нём штаны, спустить на себе верх маленького платья, положить его ладони себе на грудь. Девочка хорошая, горячая, тоненькая и действительно умелая. Чунхён не открывает глаз, он думает над строчками своей песни.
Он кончает, девочка целует его влажно и слишком глубоко, застёгивает его штаны и поправляет пиджак. Улыбается и даже помогает выйти из маленькой комнаты.
Голова снова кружится, чувство непереносимого стыда хлещет краснотой на щёки. Чунхён не возвращается к Хичолю, обтёсывая углы и наталкиваясь на танцующих людей, выходит из клуба.
Достаёт телефон и смотрит на него, как на дохлое насекомое. С трудом находит в записной книжке нужный номер. Трубку берут не сразу.
- Соби... Забери меня... Я пьяный... в скотину...
- Ты с ума сошёл? Четыре утра! - Ёсоб сердится, ругается, но быстро меняет гнев на милость. - Где ты?
Чунхён усмехается.
- В аду.
Ёсоб бурчит, Чунхён с трудом вспоминает название клуба и обрывает связь. Садится на асфальт и сжимает голову руками. Хочется позвонить Хонгки. Просто позвонить Хонгки и пожаловаться. По привычке. И что бы он сказал? Нечего говорить. " -Бросила? - Отреклась".
Через какое-то время у клуба тормозит такси, из него вылетает Ёсоб в тёплой куртке прямо поверх пижамы. Он садится рядом с хёном на корточки. Морщит нос от запаха алкоголя.
- Что с тобой?
- Нажрался.
На улице холодно, почти зима, от морозного воздуха стало немного легче. Немного трезвее, а не легче.
- Это я вижу.
- Соби, мне так хуёво...
- И это я вижу.
Ёсоб поднимает голову к небу и молчит, опустив руки между коленей. Холодно.
- Поехали домой?
- Я не могу домой.
- И куда мне тебя? Чунхёна, я не успел одеть шапку, я простужусь. И ты простудишься. Надо поехать домой. Ты ляжешь спать, проспишься, а я тебе водички принесу и аспиринчика. И не буду издеваться, и никому не дам. А потом ты мне всё расскажешь.
Чунхён пьяно смеётся - и откуда малыш Соби умеет так правильно разговаривать с алкоголиками в пик кризиса? Он не хочет домой. Не хочет. Но встаёт, опирается на младшего и позволяет затолкать себя в такси.
- Я песню написал.
Ёсоб хмыкает, показывая, что готов слушать. Чунхён, путаясь в словах, с четвёртого раза, зачитывает ровные, ритмичные строчки. Ёсоб молчит. Сказать ему нечего.
- Выдуманная история...
Ёсоб не понимает, о ком это всё. Чунхён - знатный бабник, девок у него, как маек. И про каждую Ёсоб знал. Всегда знал. Но среди всех он не может вспомнить ни одной, заслуживающей таких слов. Он молчит.
Чунхён молчит тоже, откинув голову на спинку заднего сиденья, сцепив руки в нервный замок. Только нестройно и едва слышно что-то напевает. Такси останавливается у общаги.
- Соби... Уложи меня в кладовке. И не пускай ко мне Лидера.
Соби тоже уверен, что Лидер порвёт его за такую пьянку и соглашается.
Лидер за пьянку не убивает, за снесённую полку в ванной - тоже. Лидер не убивает вообще, разве что равнодушным и чуть презрительным взглядом меряет.
Чунхён подрывается с пола, на котором спал, плюёт на зверскую головную боль. Встаёт, долго тупит в гардеробной, пытаясь врубиться, что это и на какое место это всё одевают. Подумал. Врубился. Взял майку, футболку, рубашку, толстовку, безрукавку, узкие джинсы, широкие джинсы, шапку, кепку и шарф. С этой кучей на руках, с таким видом, словно он несёт невесту, Ён Чунхён следует в ванную, хлопает дверью, шумит водой и снова гремит злосчастной полкой.
Ёсоб, как самый старший (в чём он уверен стопроцентно) в этом балагане, старается не нервничать, а то вон как папочка Юн распсиховался: с виду-то и не скажешь, сидит себе, в чашке растворимый кофе перемешивает. Полбанки кофе. Без воды. Гранулки противно скребут о стенки чашки, Дуджун смотрит куда-то вниз. Только щёки подрагивают, словно он изо всех сил стискивает зубы. Ёсобу откровенно не нравится то, что происходит.
По мнению Соби, у Чунхёна очень сильна энергетика. Очень сильное внутренне "я". И когда этому "я" наступает вот такой "пиздец" - плохо абсолютно всем.
- Слушай, хён... Раз уж выходной... Пошли, погуляем? Хён!
Дуджун вздрагивает, словно его застали за каким-то непотребством, отодвигает чашку, приглаживает свои баки, встаёт и рассеянно кивает.
- Да-да. Пошли, да.
Ёсоб мысленно прикрывает глаза рукой и тоже встаёт. Но не успевает он сделать и шагу, как из ванной выходит Ён, во всех взятых в гардеробной одёжках, ну вот точно во всех. Ни на кого не смотрит, уходит в комнату, чем-то там тоже гремит, тихо ругается. Потом ругается громко и уже на Донуни, раздаётся грохот падающей стопки дисков. Ёсоб ждёт, чем это закончится, Дуджун нервничает ещё больше: сжимает кулаки и дышит слишком шумно и размеренно. Через несколько минут нарушитель спокойствия пролетает мимо них, останавливается в прихожей. Ёсоб подходит, прислоняется плечом к стене и скрещивает руки на груди.
- И куда ты собрался, такой красивый, а, хён?
- Я не знаю, Соби. Я.. Я не могу тут. Я поживу недельку... у кого-нибудь.
Рядом с сидящим на корточках Чунхёном стоит его безразмерный рюкзак, из него торчит провод от ноута. Чунхён старательно завязывает шнурки на кедах.
- А работа?
- Так каникулы. А потом я буду ходить... куда там, на студию, на записи...
Ёсоб вздыхает и не спорит. Потому что чунхёнов "пиздец" с такого расстояния чувствуется очень хорошо.
- Хорошо. Я буду тебе писать, что у нас там с расписанием. И не пей много, пожалуйста. У нас на той неделе съёмки, надо выглядеть по-человечески.
- Не буду. - Чунхён встаёт, надевает рюкзак, выглядит по-идиотски. - Не волнуйся.
- Не буду. - Ёсоб улыбается вяло, - И ты вообще, это... береги себя, хорошо? Захочешь поговорить - звони.
Чунхён кивает, потом, секунду подумав, глупо кланяется, виновато смотрит и уходит.
- И куда это ушло?
- Я не знаю, Дуджун-а. Ты бы поговорил с ним, ты, как-никак, старший. Ему же наверняка поговорить хочется.
Чунхёну не хочется говорить. Не хочется произносить ни одного слова, желательно - никогда. Он идёт по морозной, уже совсем зимней улице, зацепив большие пальцы за лямки рюкзака, и мучительно не думает.
Больно.
Он гуляет до тех пор, пока не замерзает окончательно, заходит в первую попавшуюся кофейню и забивается за самый дальний столик. Тут же о себе напоминает сушняк, головная боль и недосып.
Ему не хочется никого видеть, говорить с кем-либо представляется пыткой. Ухо всё так же зудит воспоминанием. Это злит, злит сильно. Он чувствует себя слабаком, обиженным, брошенным и абсолютно пустым. Он делает над собой усилие, заказывает минералки без газа, крепкого кофе с перцем и пачку сигарет. Он выглядит глупо, так глупо, что даже официант на него странно косится. За то его не узнают. Он надеется. Он долго роется в рюкзаке, находит аспирин и ещё какие-то таблетки, которые наспех схватил в домашней аптечке.
Таблетки немого помогают, а, быть может, он просто забывает, что голова болела.
Он сидит так до позднего вечера, старательно превращаясь в большое и бесцветное ничто. Он помнит всё. Каждую минуту, каждое слово, каждое прикосновение. Помнит, как неохотно, даже со страхом, забивал свою гордость, плевал на свои привычки и принципы - чтобы быть с.
Он в деталях, до каждого уголочка и пробела, помнит смс, пришедшую в аэропорту. Он знает, что начал умирать.
Потом он встаёт, расплачивается за кофе и сигареты, звонит кому-то из приятелей. Приходит в незнакомый дом, его взгляд заставляет хозяина смолчать любые вопросы. Чунхён раздевается, ложится лицом в подушку и засыпает без снов.
~***~
Дуджун слушает хлопок входной двери и с ужасом понимает, что сейчас в гостиную вернётся Ёсоб, и нужно будет разговаривать. Нужно будет как-то отговариваться.
- Какого чёрта, хотел бы я знать, эта алкашня буянит с самого утра? - Донун зевает, выходя из спальни. - Все диски разворошил, бардак навёл просто феерический. От него так алкоголем пахнет - ему бы спать сутки. Чего его подняло?
Донун вопросительно смотрит на Лидера. Вернувшийся Ёсоб идёт к раковине, наливает себе воды и тоже смотрит.
- Откуда я знаю? Я ему что, мамочка?! Если у него истерики и депрессии - допытывайтесь до него, ясно?
Истерики и депрессии. Истерики. У Ёна Чунхёна. Истерики. Эта мысль выбивает Дуджуна из колеи. Сколько не было неудач, падений и провалов в жизни рэпера - Дуджун знает - он никогда не истерил. Никогда не терял себя. Никогда не позволял окружающим беспокоиться за него. Ни одна девка не доводила его до такого состояния. Да и настолько пьяным, как этой ночью, Дуджун его не видел. Настолько пьяным, чтобы выдирать Ёсоба из постели.
Дуджуну решительно не нравится. Не нравится, он не доволен, он не одобряет подобного поведения. Но и лезть с расспросами и утешениями - он не собирается. Не может. Не посмеет. Потому что знает - не нужно. Нельзя. Убьёт. Как табличка на электрощите.
Хлопок двери эхом отдаётся во в миг опустевшей голове.
Донун фыркает, вздёрнув красивый носик повыше, и пафосно удаляется. Как от предателя. Как от труса и слабака. Ёсоб спокойно наливает себе второй стакан, выпивает половину. Ставит стакан на полку, вытирает руки полотенцем, залезает босой ногой в слетевший тапок и идёт к спальне. Останавливается возле Лидера на какую-то секунду.
- Хреновый ты друг, Дуджун. Совсем хреновый.
Ёсоб даже похлопывает застывшего Юна по плечу, разочарованно кивает и оставляет его наедине с собой.
Хреновый друг. Хреновый. Ну да, есть дело. Но он и не был другом. Сначала приятельствовали, просто работали вместе. А потом приключилась просто невыносимая хрень, с Ёном Чунхёном в главной роли. И стало не до дружбы.
Дуджун долго-долго смотрит в стену. Он не думает ни о чём, только сжимает кулаки и еле слышно говорит себе "Не спрошу. Не спрошу. Не спрошу. Не позвоню. Сам справится. Он сильный. Он сильный. Он сможет."
А потом Дуджун встаёт, придирчиво выбирает одежду, одевает её аккуратно до крайности, причёсывается, шнурует кеды и выходит. Потому что вот-вот должен проснуться Хёнсын, и разговоров с этим космическим созданием он точно не вынесет. Потому что у Джанг Хёнсына есть просто отвратительная черта - знать про Дуджуна абсолютно всё. Наверняка, он даже был в курсе той невыразимой хернищи, с Ёном Чунхёном в главной роли. Хорошо хоть, никогда не треплется по поводу своих знаний.
Дуджун выходит в морозный день, закашливается от слишком большого глотка воздуха. Натягивает рукава свитера на ладони, ладони прячет в карманы и идёт, куда глаза глядят. Холодно, пора покупать новую шапку. Холодно.
Чёртовы каникулы.
Дуджун идёт, бездумно сворачивая на очередную безлюдную улочку. Дуджун всё уговаривает себя, запрещает себе, сжимает в кармане мобильный телефон. Нет. Нельзя. Станет только хуже, если он полезет со своей неуместной заботой. Хотя заботиться хочется, помочь хоть чем-то, успокоить, выслушать, выпить вместе. Помочь он не сможет. Кто угодно, только не он. От этого делается и паршиво, и легко. Лёгкость обозначена трусостью, Дуджун это понимает. Но то, что он - хреновый друг, позволяет не тратить лишних нервов, не молчать тягостно и не чувствовать себя такой последней сукой, что жить никак. Он и так чувствует себя сукой, и без чунхёновых упрёков - сыт по горло.
Так что звонить он не будет. Будет просто молчать, ограничится простым рабочим "привет, как дела, неплохо, завтра в девять". Если, конечно, Ён Чунхён не сдохнет.
Удивительно даже, что этот серьёзный, спокойный и твёрдый парень так слетел с катушек. Из-за какой-то любви. Не верится даже, что он так любить может.
Чёртовы каникулы!
~***~
Чунхён не приходит домой уже третий день. Спать почти не получается, без дозы алкоголя - глаз вообще не закрыть. Именно поэтому он снова сидит в клубе, очередном любимом месте Хичоля. Народу мало, всё же будний день. Знакомых тоже мало, тех, кого хочется к себе подпустить - и того меньше. Чунхён не мелочится, заказывает бутылку текилы. Текила всегда действовала на него убойно. Не думать. Думать - нельзя. Думать = сдохнуть.
Думать = сдохнуть, Чунхён пьёт текилу почти как воду, не чувствует вкуса. Курит, курит не в затяг - ради факта и тошнотворного запаха. Текила вливается в кровь весёлой, горячей волной, он не думает, когда шлёпает проходящую мимо девушку по заднице. Не думает, когда получает пощёчину. Не думает, когда отпускает какой-то скабрёзный комплимент другой, насквозь искусственной куколке. Не думает, когда куколка садится ему на колени, не думает, когда целует её прямо там, за столиком. И когда приходит Хичоль, и одобрительно хмыкает, сев рядом - не думает. Не думает, не думает, даже о своей песне.
Собирается народ, все шумят, Хичоль и кто-то ещё делают ставки, трахнет Чунхён эту девочку вот тут, или всё-таки утащит в туалет. Текила шумит в голове, горячит кровь, Чунхёна захватывает какой-то безумный азарт. Хотят зрелища? Будет им зрелище, да такое, что порнуха отдохнёт. Девочка смеётся, извивается, как уж, под его руками, хватает со стола бутылку и, подняв руку, льёт из горла ему в рот. Шум нарастает, музыка грохочет, вокруг собирается толпа. А что такого? Что такого, чтобы опуститься в чужих глазах вот так? И ещё ниже, низости нет предела. Что ему терять.
Чунхён уже вовсю шарит руками под прозрачной шёлковой кофточкой, улыбается дико и пьяно облизывается. Он уже готов на всё. Он уже пьян чертовски, ему весело и ужасно хочется.
" Я буду переписывать снова и снова, наша история не закончится.
Я похороню реальность, что просачивается через мою кожу.
Перепишу ещё раз, начиная с момента, когда мы счастливо улыбались.
На фоне в маленькой комнате без выхода - ты, не оставивший меня."
Чунхёна словно бьёт потдых, он закашливается очередным глотком текилы, окружающие ничего не понимают и смеются. Понимает девочка. Замирает, присматривается к нему и брезгливо морщит носик. Он не замечает, как она стекает с его коленей. Шум клуба приглушается и в этом вязком звуковом месиве так отчётливо звучит её "плакса".
Плакса?
Чунхён с трудом поднимает руки к щекам. Мокро. Он не плачет, он никогда не плачет, если он не на сцене. Или если к нему не приходит песня.
Эти строчки, эхом отозвавшись в голове, бьют ещё раз, больнее, он сгибается пополам и сжимает виски руками.
- Ты чего? Тошнит?
- Тебе плохо?
- Девка слишком горячая попалась?
- Да мал он ещё для таких ципочек!
- Иди ко мне, детка, я намного круче!
Чунхён не слышит. Не слышит.
«Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя», «Я люблю тебя»
Я продолжаю писать эти три слова."
- Эй, ты там жив?
Хичоль что-то делает, и голоса стихают. Только музыка молотом бьёт по ушам. Чунхён чувствует руку на своём плече.
- Жив?
- "Всё заново. В выдуманной, выдуманной истории. Выдуманной."
- Это песня?
- Это больно.
Хичоль молчит. Он всегда знает про Чунхёна абсолютно всё, спрашивает, чаще всего, из вежливости. Кому понравится быть открытой книгой для кого-то. Чунхён чувствует три ритмичных хлопка между лопаток.
- Выпрямись. Покури. Выпрямись, мать твою, Чунхён! Не будь жалкой девкой!
Чунхёну плевать, кто он там сейчас: блядь, алкоголик, девка, плакса. Песня стучит в голове, он слышит мотив и голос Ёсоба, поющий его собственную, личную боль. Но он выпрямляется, не открывая глаз, откидывает голову на спинку дивана и перехватывает сигарету, тычущуюся ему в ладонь. Затягивается смачно и влажно. Хичоль на кого-то цыкает, за столиком не остаётся совсем никого, кроме них двоих.
Хичоль ждёт, пока Чунхён докурит до конца.
- Почему ты не пойдёшь к ней? Почему не скажешь, что тебе плохо без неё? Почему ты ведёшь себя, как хренов слабак?! Девочки любят настоящих мужиков, к такой тряпке ни одна дура не вернётся.
- Так и так не вернётся.
- Ты спрашивал?
- Я знаю.
- Ну и как тебе, - после небольшой паузы спрашивает Хичоль, - круто себя жалеть и страдать?
Чунхён открывает глаза и смотрит на хёна, пристально и как-то забито. Ему очень хочется, чтобы хён замолчал. Но хён не молчит.
- Сначала я думал, что у тебя очередное "горе", полезное только для жалких песенок. Так, встряска. Но раз уж всё так серьёзно, что ты сам не свой, так чего ты тут торчишь? Ори у неё под окнами, заваливай смсками. Да борись ты как угодно, чёрт тебя подери, а не сопли по щекам мажь! Стыдно.
- Это бесполезно.
- Стоять.
Хичоль хватает Чунхёна за рукав, когда тот намеревается свалить от этого разговора.
- Я не хочу говорить об этом.
- Окей. Не будем. Но сейчас ты никуда не пойдёшь. Мне без тебя будет скучно.
Хичоль кривляется, откидывается на спинку, закидывает ногу на ногу. И Чунхён со всем смиряется.
~***~
Дуджун с трудом находит себе место. Где Ён, что с Ёном, как он, да и жив ли вообще - Дуджун не знает. Жив, конечно, жив. Но большей информации Ёсоб, ответственный за связь с Чунхёном, не выдаёт.
Дуджун прекрасно понимает, что виноват. Виноват зверски, непростительно виноват перед Чунхёном. За всю вот эту хуйбалу. Но раз уж он принял решение - не отречётся. Он много думал, решение было взвешенным, осознанным, далось с трудом. Отступать от него теперь нельзя. Да и поздно. Чунхён - сильный. Он сам справится.
Чёртовы каникулы заканчиваются, Дуджун едет в офис на обсуждение расписания, потом в тренировочный зал. Чунхён должен приехать.
Но Чунхён не приезжает.
У самого Дуджуна кончаются все силы в один миг. Он тоже человек. Он тоже устал. И болеть может и у него тоже. Он злится на то, что этого никто не понимает. Его Ёсоб переметнулся на ёнову сторону, Донун постоянно нос воротит, а от Хёнсына и Киквана он бегает, как от полиции. Не по душе ему такие правдорубы, как Сынни. Вот сейчас - не по душе.
Вся эта херня, в главной роли которой выступал Ён Чунхён, не выходит из памяти, не даёт нормально сосредоточиться на работе. Даже сердиться сил не остаётся.
Отменив тренировку, Дуджун ловит такси и уезжает на окраину города. В то место, где началась его тоска. Где началась его ошибка. Где начался весь этот апокалипсис. Дуджун хочет просто разобраться. Просто понять. Просто отдохнуть.
~***~
Чунхён просыпается в шесть утра в общаге СуДжу, на застеленной чужой кровати, в уличной одежде. Накануне выпил не так уж много, не творил херни и даже почти не курил. Голова почти ясная. Он пьёт воду на кухне, тихо находит свою обувь, одевает и осторожно прикрывает за собой входную дверь.
Песня складывается в цельную, полную и завершённую. Он идёт по серому морозному городу, повторяет про себя строчку за строчкой, раз за разом.
С тем, что убивает - нужно прощаться. Прощаться нужно так, чтобы тебя услышали. Услышать должны там, где всё началось. Он так решил.
В конце концов, он сам не ожидал, что попадёт так сильно. И любить в ответ с той же силой - никто не обязан. Это его выбор, пусть и неосознанный - вот так накрепко попасть в зависимость от другого человека.
Зависимость.
Ён Чунхён ненавидит зависимости, ненавидит себя слабым и уже почти ненавидит алкоголь. Он садится в автобус, пересаживается три раза - нужное место находится на другом конце города. Пока он едет, аккуратно записывает текст песни начисто. Не оставляет никаких комментариев, только дату.
Этот отельчик когда-то сосватал всё тот же Хичоль. Отельчик маленький, но дорогой, хоть и не очень комфортный, простенький. И давно зарекомендовавший себя, как самое надёжное место для свиданий айдолов. В этом самом отеле, в номере с циферкой "17" на каштановой двери, Ён Чунхён собирается попрощаться с тем, что его убивает.
- Здравствуйте. Я хочу взять семнадцатый номер.
Портье, никогда не всматривавшийся в лица постояльцев, пролистал журнал.
- Сожалею, но он занят.
Ён Чунхён ненавидит грёбаные обстоятельства. Когда что-то мешает осуществить задуманное. Он злится, злится сильно. Поправляет шарф, закрывающий половину лица, и разворачивается.
- Семнадцатый номер занят тем, с кем Вы раньше его посещали. - тихо добавляет портье и снова возвращается к своим делам.
Чунхён ничего не говорит, он со скоростью света взлетает по пологой лестнице на второй этаж, пробегает коридор и останавливается у заветной двери, словно на стену напоровшись.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Листок с текстом сжимается в сухой ладони.
Дверь не заперта, он входит в знакомый до боли номер.
На застеленной бежевым покрывалом кровати лежит Юн Дуджун. Лежит на животе, у самого края, повернув голову и вытянув руку на пустую половину кровати. Дуджун не слышит шагов, или делает вид, что не слышит.
Чунхён просто подходит и ложится рядом, тоже на живот, отодвинув чужую руку. Дуджун жмурится и молчит, так и не посмотрев Чунхёну в глаза.
- Привет.
Молчание страшное, напряжённое, но больше не злое, как все эти дни. Острое.
- Поздоровайся со мной.
- Привет.
Дуджун не открывает глаза и подтягивает руку ближе к себе, чтобы ненароком не коснуться.
- Что ты тут делаешь?
- Думаю.
- О чём?
Дуджун шумно вздыхает и открывает глаза. Между их лицами каких-то тридцать сантиметров, не больше.
- О нас.
Теперь жмурится Чунхён, закусывает губу. В той руке, что дальше от Дуджуна, всё ещё смят листок с песней.
- "Больше нет, и не будет никаких "нас". Это было ошибкой, надеюсь, ты меня поймёшь. И не говори со мной об этом - мне не интересно". Вот что ты написал. Я прочитал это всего один раз, но очень хорошо запомнил.
Чунхён бьёт. Бьёт хлёстко и больно каждым цитируемым словом. Дуджун молчит.
- Это было ошибкой.
- Тогда почему ты тут?
- А ты?
- А я не отрекался.
Дуджун больше не отводит взгляд, он смотрит прямо в глаза и злится. На себя. Слабака и придурка.
- Прости меня.
- Не могу.
- Прости меня.
Чунхён поднимает руку к подушке.
- Возьми меня за руку.
И Дуджун берёт, берёт боязливо и едва касаясь, словно прокажённого. Чунхён чувствует, что не доживёт до вечера. Не выживет. Не сможет. Это был его выбор - не отрекаться в ответ и любить.
- Ты меня любил? Хоть одну минуту - любил?
- Любил, большой ты идиот. И ничерта не изменилось.
- Тогда какого чёрта?
Чунхёну хочется вскочить, схватить его за грудки, дать по этой грустной роже со всей дури. Но он просто ждёт, требовательно глядя в глаза.
- Потому что... - рука в чунхёновой ладони дёргается, пытаясь освободиться и Чунхён не держит. Но рука остаётся. Дуджун продолжает очень тихо, на грани шёпота. - потому что это провал. Потому что мы не можем так. Не можем быть вместе. Это просто бред сумасшедшего и слишком тяжело. Тяжело не иметь возможности быть вместе даже дома. Я устал.
Чунхён пытается это пережить. Переварить. Осознать. Выходит кривой ухмылкой и он сам убирает свою руку.
- Отдохнул? Стало легче?
- Нет.
- Ты сука, Дуджун. Отвратительная трусливая сука.
"И этих строчек ты не стоишь" - мысленно добавляет Чунхён. Ему становится противно. Противно и очень тоскливо.
Дуджун молчит, глядя чуть мимо чунхёнового виска. Молчит долго, муторно. Потом вдруг хватает Чунхёна за руку, быстрым движением переплетает свои пальцы с его, и несильно дёргает на себя.
- Прости меня.
- Нет. Я не могу. Не выходит.
Чунхён хочет встать и уйти. Любить парня – на здоровье. Любить своего Лидера - пожалуйста. Любить придурка и кретина - сколько угодно. Но любить предателя - это слишком.
- Пожалуйста.
- Не хочу.
Врёт. Врёт нагло и неумело. Хочет, до дрожи хочет, он никогда ничего так не хотел. Но гордость и обида не позволяют.
Дуджун щурится, потом, не отпуская его руки, приподнимается, переворачивает Чунхёна на спину и ложится прямо сверху. Тот молчит, не сопротивляется. Ждёт помощи. Прощение - слишком большое дело для маленького и слабого него. Он сам не справится. Выжить в условиях внутренней ядерной войны - пожалуйста. Но простить предательство - нет, не под силу.
- Привет.
Чунхён молчит.
- Поздоровайся со мной.
- Привет.
- Я без тебя не могу. И не смогу, я отказываюсь быть без тебя.
Чунхён молчит, куртка очень неудобно перекрутилась и шарф сбился. Но он не делает ни одного движения.
- Не могу. Не выходит. Стараюсь, и не могу. И печень моя тебя не простит, и лёгкие не простят.
Чунхён договаривает, поднимает голову и целует. Потом резко прерывает поцелуй, поворачивает голову, подставляя под губы зудящее воспоминанием ухо.
И сжимает в кулаке текст вымученной, полупьяной, очень откровенной песни о самой идиотской любви.
OWARI
@темы: Junhyung/Doojoon, Fanfic, R
-
-
14.10.2011 в 16:58какие правильные туджуны, спасибо огромное ㅠ~
-
-
14.10.2011 в 22:23спасибо большое!
я переживал, что меня за них распнут)
-
-
24.10.2011 в 23:30-
-
25.10.2011 в 08:19)
-
-
02.12.2011 в 14:15спасибо~
-
-
02.12.2011 в 14:20